Взлетная полоса - Страница 86

Большие напольные часы в массивном деревянном футляре глухо пробили двенадцать, и на веранду зашла Маргарита Андреевна. Увидев в руках у мужа том Толстого, спросила:

– Который раз уже перечитываешь?

– Не считал, – не сразу ответил Александр Петрович. – Но должен тебе сказать, Ритушка, что все прошлые разы не стоят и воспоминаний. «Воскресенье», например, надо читать только после пятидесяти лет. Иначе не поймешь. И уж тем более не оценишь.

– А по-моему, он прекрасен для всякого возраста. Я его еще в училище читала, а помню все, как будто это было вчера.

– Что ты помнишь? Содержание?

– И содержание.

– Это не главное.

– И людей. Катюшу я даже на свой лад пыталась танцевать.

– Мысли его, философия, величайшая способность к анализу событий и фактов – вот что в первую очередь возводит графа на пьедестал. Я глубоко убежден, что, если бы он был не писатель, а ученый, скажем математик, он был бы выше Эйлера, а если был бы физиком, с ним мог бы сравниться разве только Ньютон. Да-да! Сам Исаак Ньютон!

– Ты, как всегда, неуемный фантаст.

– Пусть так. Разве это плохо? Другие его даже не читают. Ты думаешь, твой зять Толстого читал?

– Уверена. Как же может быть иначе!

– А я нет.

– Что – нет?

– Не уверен.

– Ты еще не вздумай его об этом спросить! – напугалась Маргарита Андреевна.

– Вот-вот. Сама, стало быть, не веришь, а уже защищаешь. Читать и тем более перечитывать Толстого в наше время – роскошь. И многим она просто не по зубам! Людей засасывает пучина суеты. Они все одержимы страстью созерцания. Смотреть! Смотреть! Не важно что и не важно где. Только бы видеть, получать хотя бы элементарную зрительную информацию. Кумирами действия стали хоккеисты, футболисты и вообще все, кто способен прыгать, бегать сломя голову, кувыркаться. Ну кому нужен в этой толчее великий аналитический ум Толстого? До раздумий ли тут?

– Ты мрачно настроен, – заметила Маргарита Андреевна.

– Нет, Ритушка. Наоборот, констатирую, восхищаюсь и думаю. Не доказывает ли он своим примером, что творческий человек не только в шестьдесят, но и в семьдесят и старше остается работоспособным, полезным и нужным для общества.

– Ах ты вот о чем! – не сдержала улыбки Маргарита Андреевна.

– Об этом, об этом, Ритушка.

– Боишься старости…

– Несправедливости боюсь. Боюсь, за меня решат то, что должен решать только я сам. Потому что так, как я себя, меня никто не знает. И сколько еще у меня сил и что я еще могу – тоже никто взвесить не может.

– А уже есть какие-нибудь разговоры? – участливо осведомилась Маргарита Андреевна.

– Общая ситуация есть, – хмуро ответил Александр Петрович.

– Ну, это тебя, может, и не касается. А вот то, что ты об этом сам думаешь, нехорошо. Ты уж лучше или не думай, не волнуй себя, или уходи, не дожидайся, когда тебя об этом попросят. Я бы, на твоем месте, именно так и сделала. Уходи и поживи хоть немного без забот, без лишней нервотрепки. Тебе ведь и почитать-то некогда. Читаешь по ночам, как школьник. И гулять совсем не гуляешь. Разве это дело? Иди-ка лучше на воздух, подвигайся, подыши. Посмотри, какая луна! И тихо…

Александр Петрович взглянул через стекло веранды на участок и только сейчас заметил, что весь он залит удивительным причудливым серебристо-оранжевым светом. От этого света листья на деревьях блестели как лакированные, трава, казалось, превратилась в серебряные колючки, а золотистая кора сосен зажглась фиолетовым огнем. И все это замерло, застыло без малейшего движения, потому что даже слабый ветер не дул в это время над лесом. Александр Петрович вспомнил, что когда-то давно, когда эта дача только была построена, он с женой в такие ночи не только любил побродить по берегу канала, но даже плавать на лодке. Но это было почти сразу же после войны:

– Да, тихо. Очень тихо, – согласился он. – Но я все же еще посижу тут. Разгуляешься – не уснешь. А мне завтра рано вставать.

– Во сколько приедет Виктор?

– К восьми тридцати.

Александр Петрович дочитал роман до места описания встречи Катюши с Нехлюдовым и, хотя до конца тома оставалось уже совсем немного, закрыл книгу.

Уснул он скоро. А утром в семь часов был уже на ногах. Однако машина пришла лишь только в девять. Александр Петрович весь изнервничался и встретил водителя хмуро.

– В чем дело? – сухо спросил он.

– Да, понимаете, баллон спустил. Я за запаской, а она тоже, понимаете, слабовата оказалась. Да вы не беспокойтесь. Мы мигом! – заверил водитель и сразу набрал скорость.

Александр Петрович всю дорогу молчал. Водитель, чувствуя свою вину, несколько раз пытался было с ним заговорить. Но, ни разу не получив ответа, тоже умолк. Только в половине одиннадцатого добрались они до магазина. Остановились на том же самом месте, напротив аптеки, где и накануне. Александр Петрович вылез из машины и направился в магазин. Возле входа толпилось немало народу. Александр Петрович попытался протиснуться в двери. И неожиданно снова увидел Рощина. Довольный, запыхавшийся, со сбившимся набок галстуком, артист уже выбирался из толпы. Высоко над головой он держал небольшую картину в старинной золоченой раме. Взгляды их встретились. Рощин тоже узнал Александра Петровича и приветливо помахал ему картиной. При этом полотно повернулось к Александру Петровичу своей лицевой стороной, и он увидел зимний, залитый солнцем пейзаж Грабаря. Сочный, выразительный, словно вышивка, рисунок, манера исполнения не оставляли ни малейшего сомнения в том, что и на этот раз Рощину повезло. Картины Грабаря давно уже стали почти такой же редкостью, как и картины многих передвижников. «Вот это и есть та самая единственная, о которой мне говорили», – невольно вспомнил Александр Петрович и, окончательно расстроившись, повернул обратно. На дачу он вернулся в самом мрачном настроении.